Салимов удел [= Жребий; Судьба Салема; Город зла; Судьба Иерусалима ] - Стивен Кинг

— Но я-то тебе верю, смотри!

Барлоу выпустил Марка и отступил, держа на весу пустые руки.

Не веря, Марк секунду постоял неподвижно, а потом, неоглядываясь на Барлоу, подбежал к родителям.

— Беги, Марк! — крикнул Каллахэн. — Беги!

Марк поднял на него огромные потемневшие глаза:

— По-моему, они мертвые…

— БЕГИ!

Марк медленно поднялся, обернулся и посмотрел на Барлоу.

— Скоро, братишка, — почти милостиво сказал тот, — теперь мыс тобой уже совсем скоро…

Марк плюнул ему в лицо.

У Барлоу захватило дух. Чело омрачила такая ярость, чтопрежнее выражение его лица показалось тем, чем вполне могло быть: простымактерством. Каллахэн на миг увидел в глазах своего врага безумие, более черное,чем душа убийства.

— Ты в меня плюнул, — прошептал Барлоу. Он дрожал всемтелом, буквально сотрясался от ярости. Как некий грозный слепец он сделалневерный шаг вперед.

— Назад! — взревел Каллахэн, делая выпад крестом.

Барлоу вскрикнул и вскинул руки к лицу. Крест полыхалсверхъестественным слепящим пламенем, ярчайшим блеском и, вероятно, осмельсяКаллахэн двинуться в эту минуту дальше, он мог бы прогнать Барлоу.

— Я убью тебя, — сказал Марк и исчез, как маленький темныйсмерч.

Барлоу словно бы вырос, волосы, по-европейски откинутыеназад со лба плыли вокруг головы. Одет Барлоу был в темный костюм сбезукоризненно повязанным галстуком темно-красного цвета, отчего показался отцуКаллахэну частью окружавшего их мрака, его сгустком. В глазницах светились угликоварных, угрюмых глаз.

— Ну же, выполни свою часть уговора, шаман.

— Я — священник! — бросил ему Каллахэн.

Барлоу отвесил еле заметный издевательский поклон.

— Священник, — повторил он, выплюнув слово, как дохлую рыбу.

Каллахэн стоял в нерешительности. Зачем бросать крест?Провести Барлоу, сыграть сегодня вничью, а завтра…

Но из глубин сознания шло предостережение: отвергнуть вызоввампира значит рискнуть куда серьезнее, чем Каллахэн мог себе представить. Еслион не посмеет бросить крест, тем самым он признает… признает… что? Если бытолько события происходили не так быстро, если бы только было время подумать,разобраться…

Сияние креста меркло.

Каллахэн расширившимися глазами взглянул на распятие. Вживот клубком раскаленной проволоки прыгнул страх. Вздернув голову, священниквпился глазами в Барлоу — тот шел к нему через кухню с широкой, почтисладострастной улыбкой.

— Не подходи, — хрипло выговорил Каллахэн, попятившись. —Приказываю именем Господа…

Барлоу расхохотался ему в лицо.

От сияющего креста остался жидкий оплывающий огонек, имеющийформу распятия. По лицу вампира снова поползли тени, скрывшие его черты загрубыми линиями и треугольниками пониже выступающих скул. Каллахэн отступил ещена шаг и уперся ягодицами в придвинутый к стене кухонный стол.

— Отступать некуда, — печально пробормотал Барлоу. В темныхглазах вскипало адское веселье. — Грустно видеть, как вера подводит человека.Ну, ладно…

Крест в пальцах Каллахэна задрожал, и вдруг остатки светаиссякли. Теперь это был просто кусок гипса, купленный матерью Каллахэна вдублинской сувенирной лавчонке (не исключено, по совершенно безбожной цене).Сила, перетекавшая из распятия в его руку, сила, которая могла бы крушить стеныи дробить камни, ушла. Мышцы помнили трепещущие токи, но не могли воспроизвестиих.

Барлоу протянул во мраке руки и выхватил крест из пальцевсвященника. Каллахэн издал страдальческий, дрожавший в душе (но никогда — вгорле) крик давнишнего ребенка, которого каждую ночь оставляли наедине смистером Флипом, а тот подглядывал за ним из шкафа сквозь ставни сна. Потомраздался звук, который будет преследовать его до конца жизни: два сухих щелчка(Барлоу обломал перекладину) и глухой бессмысленный стук (он швырнул крест напол).

— Будь ты проклят! — выкрикнул Каллахэн.

— Слишком поздно для таких мелодрам, — отозвался Барлоу изтемноты. Тон был почти скорбным. — К чему? Ведь ты забыл доктрину собственнойцеркви, разве не так? Крест, хлеб и вино, исповедь — только символы. Без верыкрест — простое дерево, хлеб — печеная пшеница, вино — перекисший виноград.Отбрось ты крест, в другой раз ты бы одолел меня. В известном смысле янадеялся, что дело может обернуться именно так. Я так давно не встречал хотьсколько-нибудь достойного противника. Мальчишка стоит десяти таких, как ты,поп-притвора. И нежданно-негаданно в плечи Каллахэна вцепились на редкостьсильные руки.

— Думаю, теперь ты приветствуешь вечность моей смерти. УНежити нет памяти — только голод и потребность служить Хозяину. Ты можешь мнепригодиться. Я мог бы отправить тебя к твоим друзьям. Но нужно ли? Лишившисьпредводителя — тебя — они, мне кажется, значат мало. И мальчишка все имрасскажет. В эту минуту против них уже делается ход. А для тебя, поп-притвора,есть более подходящее наказание.

Каллахэну вспомнились слова Мэтта: «Есть вещи хуже смерти».

Он опять попытался вырваться, но руки держали, как тиски.Потом одну руку убрали. Раздался шелест ткани по голому телу, потом —царапанье.

Ладони переместились на шею Каллахэна.

— Ну, поп-лицемер, поучись истинной религии. Прими моепричастие.

Каллахэн вдруг понял, и его захлестнули страх и омерзение.

— Нет! Не надо… не надо…

Но руки были неумолимы. Голову священника тянули вперед,вперед… вперед…

— Ну, поп, — прошептал Барлоу.

И рот Каллахэна прижали к холодному, вонючему горлу вампира,где билась вскрытая вена. Он перестал дышать (ему показалось, на целуювечность), бешено крутя головой, нанося кровью на лоб, щеки, подбородок боевуюраскраску — но тщетно.

В конце концов он глотнул.

21

Энн Нортон вышла из машины, не потрудившись прихватитьключи, и направилась через больничную автостоянку в сторону ярко освещенноговестибюля. Над головой звезды скрылись за облаками — собирался дождь. Энн дажене взглянула на тучи. Она шагала, бесстрастно глядя прямо перед собой Внешнимобликом Энн сильно отличалась от дамы, с которой Бен Мирс познакомился в тотвечер, когда Сьюзан в первый раз пригласила его поужинать с ее родными. ТогдаБена представили даме среднего роста, чье зеленое шерстяное платье хоть и некричало о богатстве, но говорило о материальном достатке. На ту даму приятнобыло смотреть — некрасивая, но холеная, со свежей завивкой на седеющих волосах.